Доехала под равномерное покачивание старенького вагона и деловитый перестук колес на железнодорожных стрелках и перегонах. От комфорта за последние три года отвыкли, как радужные вспоминаем теперь купейные вагоны обычных поездов с их застиранными, но неизменно накрахмаленными занавесочками на окнах, тощими подушками под головой и перезвоном ложечек в стаканах с горячим дорожным чаем, водруженных в блестящие подстаканники… Замечательно было залечь на верхней полке, и, словно в детстве, уснуть под укачивающий стремительный бег вагонов, несущих тебя к долгожданному морю.
Ночь проспишь, а утром — вот он, Симферопольский вокзал, и теплый влажный воздух уже обволакивает тебя, словно пляжное полотенце. Пахнет акацией, кипарисами и отпуском… Теперь и пыльный вагон рижской сборки — вдруг почему-то вместо относительно удобных довоенных вагонов с откидными креслами в два ряда появились у нас маломерные, прибалтийские вагончики — все равно за счастье. Электричка в наш прифронтовой посёлочек вновь начала ходить с недавних пор, а это знак, что на фронте затишье, видимость перемирия. Когда на фронте " жара«, электричку отменяют, и тогда долгих пять часов пути по разрушенным, выбитым до размеров марсианской впадины автомобильным дорогам, под художественный мат водителей встречных машин. В этот раз в вагоне были в основном тетки-торговки с огромными клетчатыми сумками. В крупных городах есть роскошные, напичканные под самую крышу разнообразными диковинками гипермаркеты. В прифронтовой зоне все проще — гастрономия в ряд на раскладных табуреточках, а то и прямо на клеенке на земле — пришла электричка из многострадальной Авдеевки, привезли люди редиску, выращенную под обстрелами, да молочко в районный центр, чтобы хоть как-то дыры в бюджетах семейных залатать.И тут же купят с раскладушек разбитных теток — челночниц текстиль, носки-трусишки, халатики, привезенные теми из сытого и тихого Днепра. Еще в вагоне студенты, что домой за очередной пайкой к родителям едут, да военные, из отпусков опять на линию фронта возвращающиеся. Это в новостях ее называют линией размежевания, а в народе просто — фронт. Судя по холодным боксам, ехали со мною в вагоне военные — медики, так что почти свои, коллеги. У них и глаза совсем иные, чем у остальных вояк — тихие, грустные, усталые глаза. Насмотрелись на боль.
Три дня в Днепре пролетели одним мигом, словно время сжалось в тугой, звонкий мячик, и ну отскакивать от земли и от стен, только успевай вновь ловить. Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь… Несется время земной жизни так, что только в ушах звенит. Взрослые дети встретили дома прибранной квартирой, вкусным пюре с грибочками и непривычной просьбой посидеть с ними на кухне подольше, поговорить по душам. Взрослеют, наверное, раз душа уже разговоров с мамой просит. Раньше только котлеты распихают по клювам, и опять в полет молодости, за впечатлениями, за новизной. Никаких мировых проблем на кухне не решали, просто вспоминали далекое, из их детства, да смеялись без причины, да радовались, что мы вместе. Илья наш приехал из России на три месяца, после травму у него контракт с командой закончился. Будет реабилитация, сумеет ногу за три месяца разработать — будет и новый контракт. Не сумеет — прощай, большой спорт. Тут тоже своя война, а на войне — как на войне. Только взъерошила макушку Илюшке: не горюй, прорвемся, Бог даст. Тебе отступать не страшно, у тебя семья наша за спиной, братья-сестры, ты не один в поле воин. Люди вон и с оторванными руками-ногами живут, а у тебя все на месте. Попробуем разработать, может, к концу лета опять запрыгаешь. А нет, так и что другое придумаем, клином свет на спорте не сошелся. Ждал, видно, Илюшка мой такой разговор, успокоился. А я про себя печально улыбаюсь — еще раз вот послужил доброму делу пример соседа моего донецкого, Валерки, безрукого, который одной рукой за жизнь крепко цепляется. Вразуми его пример Илью моего. Жизнь не заканчивается.
День Победы. Каждый год утром этого дня иду в храм. В первый, который встретится на пути. Иду и становлюсь у иконы Богородицы «Взыскание погибших». А если такой в храме не случится, то у любой иной, на которой Она, Матерь Божия, держит на руках еще не распятого нами Сына, и взгляд Ее так печален, но полон прощения. Молиться не умею, поэтому только шепчу слова, просьбу о прощении и перебираю в уме имена родных и близких, прошедших ту и эту войну, да и жизнь свою земную уже прошедших. Прости, Матерь Божия, простите и вы, далекие теперь и навсегда родные. Простите нас. За малодушие, ложь, глупость и предательство. Простите. Сколько буду жива, буду в этот день в храме. Не в колонне, идущей к памятникам под разными плакатами и с лозунгами. Хотя людей, идущих в такой колонне, судить никто не смеет. Они помнят и чтят память погибших. Не будет меня и среди людей, старающихся помешать этой колонне, среди людей, призывающих забыть все и вся. Простая человеческая совесть запрещает называть стариков, проживших долгую и трудную жизнь, воевавших в той страшной войне обидным, подлым словом «колорады». Стыдно и больно. Рвать у них с груди георгиевскую ленточку, а из рук красные флаги — позор и низость.
Я буду в храме. Там, где в этот миг будут и души всех невинно убиенных, души воинов и героев, отдавших свою жизнь, молодость и любовь не за идеи всех вождей всех стран и народов, а за свою землю, за своих жен и матерей, за детей и внуков. Вечная память им. Там, в храме, и будет самый настоящий Праздник Победы. Победы добра над злом, жизни над смертью, правды над ложью. Божьей правды.
Ехать к отцу Андрею в Александровку не получалось, поэтому вошла в маленький храм рядом с домом, в котором много лет назад крестили нашего Даниила. Тихо и пусто, несколько человек у икон. Помолилась, как смогла. Это уже потом, когда день был в разгаре и я пыталась решить все и сразу — купить лекарства, собрать какие-то самые необходимые вещи, которые смогу увезти в руках, отвечала на звонки друзей — узнала, что опять в этот день была устроена в Днепре бойня. Опять с двух сторон хитрые дяди-кукловоды сталкивали лбами людей, играя на чувствах, эмоциях, памяти. Игры на человеческой боли. У лукавого и его слуг сценарий один — война всех против всех. И лишь у Господа и мир, и правда.
На следующий день поехала с мальчишками поздравлять с днем рождения мою маму, а их бабушку Люду. В каждой семье есть свой командир. В нашем семейном полку это мама Люда. Взрослые мужчины нашей семьи ушли рано — деды, прошедшие ту войну, от ран, отец от болезни. Это водитель в маршрутках могут злобно фыркать от жадности: — Подумаешь, , дети войны.. На примере моего отца, рожденного бабушкой в сорок третьем под кроватью во время бомбежки, знаю — война успела зацепить своею безжалостностью и их. Может, если бы не рождение под бомбами, не тот голод, холод послевоенных лет, пожил бы мой отец чуть подольше. Страшно подумать: он ушел из этого мира более молодым, чем я живу теперь. Пришлось моей маме стать командиром нашей семьи. Сейчас, сидя за праздничным столом, за которым яблоку негде упасть — дети, внуки — радовалась. Это же такое чудо, что смогла она сберечь, сплотить нас всех, воспитать бойцами. Опять слушаем из ее уст мамину любимую притчу про веник — попробуйте его сломать, пока все прутья вместе связаны. Развей по одному прутику, и быстро все переломаешь. Это ее извечный наказ нам, слышанный с малых лет — держитесь все вместе. Никто вас не сломает тогда. Уютно устроившись среди общего шума в уголке дивана — есть в больших семья такое преимущество потеряться на время, выпасть из общей радуги веселья в уголок своих мыслей — поняла: сегодня самый настоящий День Победы. Победы надежды над отчаяньем, добра над злом, веры над неверием. Прошла же наша семья этот страшный путь в три последних года нынешней войны, когда обрывались телефоны и сердца: как там наши дончане? Когда сын отдавал свою зарплату на лекарства для чужих людей, а наша маленькая квартирка стала переселенческим пунктом для беженцев. Прошли через облавы военкоматов, вечную тревогу за мужчин, через такое трудное, но принятое мальчишками решение — убивать никого не пойдем, пусть сажают в тюрьму, но воевать против своих братьев не станем. Прошли с Божьей помощью, по молитвам мамы.
Сидит она напротив меня, постаревшая, словно уменьшившаяся с годами, совсем не такая, как благообразные старушки у храмов. Нахохлившаяся своей короткой стрижкой, не блещущая показным смирением, всегда шумная, темпераментная, порой обидчивая в силу болезней и перенесенных бед раннего вдовства, вечных проблем большого семейства. Поставившая на ноги троих детей, вырастившая целый цветник внуков, абсолютно далекая от показной набожности, исповедовавшаяся первый раз в жизни два года назад, когда страшная тревога за внуков погнала ее в храм и заставила склониться под епитрахиль отца Анатолия, и долго плакать о наболевшем за всю жизнь — это моя любимая мама. И сегодня ее праздник. Ее День Победы. Победы над самой собой, над страхами нелегкой женской судьбины, над обстоятельствами и над самим временем. Потому что материнская любовь всегда победительница. Каждый раз, стоя в храме и вглядываясь в лик Богоматери, думаю о женщинах, которым довелось пережить потерю ребенка, войны и скорби, о всех матерях, укрывающих в любое время своею любовью семьи от бед и невзгод, ловлю себя на мысли — это они настоящие победители. Им пришлось пройти через пекло ожиданий, через страх и боль потерь, пройти, и не разучиться любить, надеяться и верить. И выстроить семьи, вырастить детей,а потом и внуков, а по ночам, когда все спят, тихо молиться Богу простыми словами и просить Его не о себе, никогда не о себе, но о нас — детях, внуках, любимых навсегда. Пока есть матери, мир не погибнет. Потому что не смолкнет молитва.
Об этом думала и в вагоне электрички, возвращаясь, и на вокзале нашего прифронтового поселка. Люди на перроне разошлись, я осталась ждать рядом со своими тяжелыми сумками мужа, запаздывающего где-то. Рядом с машиной одного из госпиталей, в которую военные дядьки, ехавшие со мной в вагоне и оказавшиеся врачами, заносили боксы с лекарствами, остановилась старенькая, маленькая женщина с большой плетеной корзиной, в которой, под вышитым полотенцем угадывались и пластиковая бутылка с молоком, и домашние яички, и что-то еще явно из съестного. Женщина неспешно поставила корзину на мокрый от недавнего дождя асфальт, перекрестилась на лик Спасителя, нарисованный госпитальным умельцем на боку реанимобиля, с надписью, как на иконах, на церковно-славянском — Иисус Христос побеждает — потом подняла свою поклажу и подошла к водителю:
— Прими, сыночек — только и сказала, протягивая ему тяжелую корзину. — Здесь все домашнее, покушайте, Христа ради. Или раненым в госпиталь возьмите. Вон худые вы какие, одни уши торчат.
Водитель смущенно отнекивался, понимая, что бабуля явно приехала из разоренной Авдеевки сторговать какую-никакую малую копейку себе на прожитьё.
— Бери, бери, сынок — не унималась старушка — Мне уже мало чего надо. А вам еще жить, и деток рожать, так что бери.
И тот взял, бормоча:
— Спасибо, мать.
Машина с ликом Спасителя уехала, старушка засеменила налегке в сторону вокзала, а я, дождавшись мужа, юркнула в машину, немного шмыгая носом. Муж подозрительно окинул меня взглядом:
— Чего ревела? Обидел кто?
— Нет, обрадовал — только и смогла вздохнуть.
— Знаешь, Вовка, пока есть матери, мир всегда будет побеждать. Потому что они и есть мир.
Мы поехали домой. Ехала и думала: богачка я. Есть у меня много таких мест на земле, которые могу назвать этим теплым словом «дом». Две мамы у меня — мама Люда и мама Лариса. А первая — у нас всех, и у деток моих — Божия Матерь.
