Вчера всё замечательно было, пока вечером не начался рядом, в километрах трех от нас обстрел. Сразу всё настроение насмарку. Били долго, часа два с половиной, по горизонту зарево и равномерно, каждые пять-семь минут гул улетов. Мама приковыляла из своей половины дома, спрашивает:
— Обстрел?
Успокаиваем её:
— Нет, гроза где-то…
Так друг друга и успокаивали до полуночи. Сегодня уже признались друг другу, что знали про обстрел, пугать друг друга не хотели. Слава Богу, ответка не прилетела. А мы еще с вокзала шли с мужем домой в два часа дня, Вова мой говорит: — Что это ОБСЕ, слепые люди, прямо колонной машинами прут за край поселка? Наверное, одно из действий военного спектакля готовилось. У нас похолодало до нуля, ночью и вообще минус пять было, но снег, который, оказывается, выпал везде по Украине, нас минул. Уехали мы из Днепра как раз до снега. Ну, снегу радость нашу пасхальную не охладить, как и обстрелам тоже. Хотя тревога все же где-то рядом бродит. Но со Христом и на войне не страшно. Но дед Борис все же пострадал — метнулся к окну улеты слушать, да и упал, перелом тазобедренной. Уже увезли его в больницу в Димитрове, у нас госпитали не принимают. И все же Пасхальные дни были чудесными, наполненными радостью и светом. И дорогами. Мы в Чистый Четверг утром в Покровске Литургию отслужили, потом сразу же у нас тут читается двенадцать глав Евангелия. Никак с такой службы никуда нельзя торопиться. Отстояли, помолились, чуть домой забежали, да и в электричку. Рвались всем сердцем Пасху у отца Андрея провести. Меня многие спрашивают: — Пишешь, что все батюшки хорошие, что же вы с Вовой так к отцу Андрею рветесь? Улыбаюсь: — Да, батюшки, как и маленькие дети, — все хорошие. Не бывает плохих. Только, как и дети, некоторые еще тебе и родные. Вот у нас в Александровке такой родной отец Андрей… Приехали, и в пятницу в храм сразу. Вот он, стройный, величественный в своей строгой простоте, возвышается над селом. Словно голубым стягом над ним небо колышется, облака плывут, за Крест боками цепляясь. Конечно,им, облакам, тоже хочется на пасхальную службу остаться. Внутри храм уже украшен к празднику, еще с Вербного воскресенья наполнен духом ивовых и вербных ветвей, цветы льют из ваз свои дивные ароматы. Особенная тишина, такая, в которой каждый удар сердца слышен. Ну, конечно, нас радостно встретили, да и мы чуть не прыгаем — дом родной…Слава Богу, хоть подсвечники мне женщины оставили натереть, чтобы тоже почувствовать свою сопричастность приготовлениям к грядущему празднику. Без трудов скучно праздник ждать, словно и сам ты гость в чужом доме. Потрудишься чуть, и уже ты свой, родной здесь. Отец Андрей только щеки раздувает — радуется. Вова мой вообще весь цветет, в алтарь метнулся, моет там что-то, голосом звенит. Очень ему в Покровске не хватает алтарного послушания. Господь управит, пока еще заслужить надо. А в Александровке он уже свой, проверенный. Смотрю — летает мой сокол, смеется, глаза горят. Домой пришли под вечер, дети обижаются: -Здравствуйте, родители, мы вас так и не увидим вообще, все вы в храме да в храме… Перецеловала их всех, головы взъерошила: — Большие вы у меня уже, мужики, почитай… Ну, они с пониманием, знают, что для нас служба в храме значит. В субботу в храм у нас к девяти вечера народ начинает идти, чтение Апостола, потом Всенощная. Апостол посреди храма всякий желающий читать может. Приехали с Вовой первыми, только Аннушка, новая свечница, в храме была, раньше нас пришла. Говорит: -Вот скоро и читать начнем, батюшка с половины десятого вечера благословил начинать. Дмитрий приехал, доктор знакомый, реаниматолог, он тоже в Александровку ездит. Ну, начали мужчины читать, а мы с Аннушкой чинно сидим, слушаем. Тихо в храме, за окном ночь уже темная, а выйди на улицу, подними глаза к небу — звезды россыпью, перемигиваются, с ветром перешептываются. Вся природа словно замерла в ожидании чуда. В храм потихоньку, по одному, начинают стекаться люди. То там, то здесь на дорожке мелькнет светлым чей-то белый платочек, да голос приглушенный. Не торжественно, не помпезно, под звуки фанфар и в лучах софитов, а вот именно тихо, потаенно, среди ночной мглы и тишины, но идут и идут люди ко Христу. И дорогу им только звезды да вера, что горит малой свечой в сердце, освещают. Храм наполняется, наполняется, словно начинает дышать полной грудью. Перед началом Всенощной отец Андрей меня в сторону отозвал и Леру, ученицу свою, что он иконописи учил в свое время. Лера уже Киевскую Академию Художеств заканчивает в этом году, на каникулы приехала, поет в Праздник на клиросе. Говорит нам батюшка: — Вот, мужчин пока мало что-то, так что поручу вам, как ответственным, задание. Ну, я от похвалы такой сразу нос в потолок! Говорит батюшка: — Как начнется Крестный ход, тебе, Ира, надо будет свет во всем храмовом подворье и в храме выключить, в трапезной рубильники. Потом, когда я уже во врата храма стучать буду, включить его вновь. Трапезная отдельно стоит, так что будешь сидеть там у окошечка со свечой и сигнала от Леры ждать. Лера на улице будет стоять, маякнет тебе фонариком, когда свет включать надо. Справитесь? Киваем: — Благословите… А мне маленько тревожно. Помню с детства, как утренник сорвала новогодний. Я там лисичкой должна была быть, в мешке сидеть, словно туда забралась потихоньку и подарки съела. Меня Дед Мороз должен был под елочку в мешке на саночках вывезти, а я уже потом из мешка и выпрыгнуть. Так я по ходу пьесы, как только дедушка саночки дернет по ковру, тут и выпрыгивала. Аккурат пять раз и выскочила, пока до елочки доехали. Зал качался, за животики держался, когда меня каждый раз в мешок запихивали снова. Сорвала постановку. Теперь робею, думаю, как бы и тут не опростоволоситься. Помолилась, свет рубильником выключила и сама — к окну. И как только свет я отключила, тут во все небо звезды вспыхнули еще ярче. Прямо дух мне забило. Край села, дальше — поля темные, а светло, словно только-только закат прошел. Звезды с кулак размером, мигают мне! Каждое слово Крестного хода, идущего с тихим песнопением вокруг храма, слышно. Ничего уже не страшно — ни темнота, потому что ее уже нет; ни одиночество моего в подвальчике трапезной, потому что сердце уже чувствует: Спаситель рядом, ОН ВОСКРЕС!
Все у меня получилось, как надо, свет вспыхнул, служба дальше своим ходом идет, я трапезную закрыла и бегом в храм! Вот уже на полную силу легких и голоса, словно дети, увидавшие родного Отца, вернувшегося из дальних далей, приветствуем Его — ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ! И звезды, и нарождающийся рассвет, и ветерок за окнами, и ветви деревьев, и цветы на клумбах — все звучит этим приветствием, этой хвалой Господа. Праздник. Приехали утром в воскресенье домой, тихонько на кухне разговелись… Ох, и вкуснотища после поста обычное вареное яичко, кусочек кулича и сальца-колбаски чуток — куда без него… Какие там разносолы, и так язык проглотить можно! Ну, и спать, конечно, телеса покоя просят. Всю Всенощную не болело ничего — ни руки, ни ноги. Полежать все же улеглись, у нас ведь в следующий за воскресеньем день — храмовый праздник. Храмовый комплекс строится в честь Воскресения Христова, поэтому и праздник. Продолжение радости. Обычно к отцу Андрею батюшки знакомые приезжают на службу, служат вместе, торжественно, светло. Крестный ход опять и застолье. В этот раз и отец диакон Виталий приехал из центрального городского храма послужить. Первым и приехал. Отец диакон вида живописного, роста у него в аккурат два метра с лишком, косая сажень в плечах. Матушка его рядом с ним, как Дюймовочка. Ну, и голосина такой у отца, что, однажды услышав, так и хочется почтительно молвить:
— Отец диакон вострубил…
Пошел отец диакон с Вовой моим в алтарь осматриваться, вижу, муж уже веселый выходит из алтаря, улыбается: — Волнуется отец диакон… Говорит, непривычно — места мало. В своем храме он и с закрытыми глазами служить может, а здесь осмотреться надо. Ну, я его утешил ввиду его габаритов, словами:
— Если и упадет отец диакон, оступившись где, зато упадет величественно…
Веселит батюшек алтарник мой. Отцы тем временем съезжаются, заходят в алтарь, глазами сияя. Почему у священников глаза такие лучистые, говорящие? Все по тем глазам видно — и печаль, и радость. У отца Андрея с утра глаза немного печальные были. То ли в силу усталости, то ли оттого, что прихожан самой Александровки вначале совсем мало на службу пришло. Потом засиял глазами отец. Ведь, как известно, свято место пусто не бывает. Если и отвел кого бес по обидам их нераскаянным от праздника в этот день, да уж Ангелы светлые расстарались, и пришли в храм люди и из города, и, вот как мы, из другой области приехали, и из других приходов. Гудит уже полный улей, молитва звонко идет, праздник вновь во всю силу, в радость всем. Будет храм, будут и люди. Так было, так и будет всегда. Колышется уже у тебя за спиной людское море, дети голосами звенят, в исповедальню очередь, к Чаше ручеек — да что там ручеек — река людская. Живая река. Потом, в трапезной, когда уже за столы расселись, тоже радость через край. Сидим бок о бок с отцами. Такие они родные, простые, любимые…Глаза у них озорные стали, так смехом и брызжут. Каждое такое застолье какую-нибудь тебе рассказку из уст батюшек подарит. В этот раз разговор зашел о том, что часто мы, православные, за обрядовостью веру живую забываем, теряем. Матушка одна встала, слово взяла. Она сама у себя в храме регент, у нас на храмовом празднике с нашим хором пела. У нас матушка тоже регент, творческая, всегда новые распевы ищет, учит, а в последнее время наш Владыка благословил отцу Андрею службы вести на церковно — славянском с украинскою вымовою. У нас в селе храм раскольников есть, филаретовцев, и вот все они селянам в уши дули, что в московский патриархат ходить не стоит, по тому что они там, дескать, не патриоты, украиноязычных не терпят. Это мы, значит. Владыка, чтобы нестроений и расколов бежать,благословил отцу Андрею вымову в церковно — славянском. Кто в храм ходит постоянно, тот новшество принял просто, со смирением, с пониманием — надо и надо. Ведь не то главное, как говорится — поется, а что. Не Символ ведь Веры изменили. Меня интересует — как же раскольники не слышат, что мы в Символе Веры исповедуем: Верую во Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Ведь если во Единую, то они тогда кто? А вот про вымову отдельных слов там ничего не сказано. Ну, а те, что в храм ходят от случая к случаю, и возопили — батюшка еретик! И не замечают за глупостью своей воинственной, что священники из других храмов нашего, московского патриархата приезжают и служат с отцом нашим вместе, и матушки в хоре вместе поют, и крамолы в том не видят. Потому что нет ее. Только подстроиться к произношению чуток надо. Часто, часто у нас овцы себя умнее пастырей мнят…Насчет произношения вот безобидного за столом стали говорить, вот одна матушка и рассказала, что главное — добро и благо во всем прежде всего видеть.Говорит:
— Я вот читала в письмах Иоанна Кронштадтского, что одна благочестивая прихожанка так отцу писала: » Батюшка, какие же правильные слова в молитвах… Вот стою в храме и слушаю, как там обо мне поют — Да исправится молитва моя. Я крокодила пред Тобою…» И сколько же смирения и самоукорения в той женщине, если она такое услышала и крокодилой себя признала! Конечно, потом, позже, она узнает, что поется иное: » Яко кадило пред Тобою…», но о внутреннем устроении той женщины многое судить можно. Правильное устроение. Ну, тут батюшки и еще посмешили нас.
Отец диакон говорит:
— Да, часто некоторые прихожане веру заменяют обрядовостью. Напридумывали себе и другим правил, что уже и не ступить. Вот был я в маленьком селе в западной Украине, там, видно, и священник не очень грамотный, бывает такой грех, так вот там в самый торжественный момент, когда поется: » Отложим попечение» — вдруг шорох по храму пошел. Думаю, что такое? А это бабушки в сумки лезут, и одна из них с подносом идет по храму, а остальные печеньки кладут на тот поднос. Спрашиваю: — Что такое творите? А они глазами лупают: — Так поется же — отложи по печению… Вот тебе и глупость наша людская в полной красе. А ведь сердце чувствует, что в этот момент не в сумку надо лезть, а стоять тихо, молиться. Или придут к тебе в селе и коляски с детьми в ряд выставят, и давай требовать: — Кропи, батька! Говорю: — Да зачем младенцев водой поливать? А мне:
— Молитву на освящение плодов читал? Кропи плоды! И животы бабам кропи! И уходят потом довольные. Ну, что у нас за вера такая малая? Всегда бес найдет, чем смутить — то произношение не то, то священник худ или толст, лишь бы человека от храма отвадить. А мы давайте стараться, прихожане, устоять! Радость праздника не растерять, любовь друг к другу нелицемерную сохранить.
Слушала и радовалась. Потому что вот этим воспоминанием, этой любовью и предстоит нам с мужем крепкими быть и под обстрелами, и под иными негораздами. Праздника теперь никому у нас не отобрать. Потому что он в памяти, в душе. Когда уезжали мы, отцы благословили тепло так: — Хорошо летаете, живчики. Летите дальше. И полетели мы. И, даст Бог, еще полетаем. А отец Владимир земляк наш оказался, из Димитрова Донецкой области, так улыбнулся так хитренько и красиво сказал. Видать, прослышал и он о том, что губы раздули некоторые наши прихожане, обиделись, что батюшка храм строит, а должен бы с ними тетешкаться, как с младенцами, И ноги, и попы мыть им. Накопили обид, словно и не было у них Прощенного воскресенья. Вот и молвил отец Владимир: — Прихожане, храните своих батюшек. Это пастыри, которые вас ведут через тернии да мысленного волка от вас отгоняют. Вот я много лет назад встретил вашего отца Андрея и спрашиваю его: — Кто ты еси? А он отвечает: — Я глас вопиющего в пустыне. Вот моя пустыня — тогда еще храма здесь не было. А вот и Иордан — речка Самара. И батюшка вам тут не только ноги умывает, а на Крещение и полностью вас в прорубь сует, и принимает из той купели, полотенцем вытирает и халаты подает. Теперь у вас и храм есть. Любовь только в сердце имейте, и берегите, и не угашайте ее. Так спасет вас Господь за терпение, усердие и веру!
Ирина Вязовая «Господня Пасха»
